Правда-матка 7

[ruslankuznetsov]

Круговая порука мажет, как копоть, я беру чью-то руку, а чувствую локоть,

Я ищу глаза, а чувствую взгляд, где выше голов находится зад.

Здесь суставы вялы, а пространства огромны, здесь составы смели, чтобы сделать колонны.

Одни слова для кухонь, другие для улиц, здесь сброшены орлы ради бройлерных куриц.

И я держу равнение, даже целуясь, на скованных одной цепью, связанных одной целью…

Можно верить и в отсутствие веры, можно делать и отсутствие дела.

Нищие молятся, молятся на то, что их нищета гарантирована.

Здесь можно играть про себя на трубе, но как не играй, все играешь отбой.

И если есть те, кто приходит к тебе, найдутся и те, кто придет за тобой,

Также скованные одной цепью, связанные одной целью…

Здесь женщины ищут, но находят лишь старость, здесь мерилом работы считают усталость,

Здесь нет негодяев в кабинетах из кожи, здесь первые на последних похожи,

И не меньше последних устали, быть может, быть скованными одной цепью, связанными одной целью…

Илья Кормильцев.

Круговая порука — это соглашение членов какой-либо группировки, банды или церкви отвечать за обязательства, поддерживать и скрывать преступления друг друга. Любое тоталитарное государство, будь то Северная Корея, Россия, Украина или Сомали, управляется такими группировками. Любая религиозная церковь, баптисткая, православная или пятидесятническая, также управляется группировками с круговой порукой, где «свои своих не выдают», где скрываются недостатки старших по званию, но вскрываются и безжалостно обличаются точно такие же недостатки младших. Естественно, для маскировки старших.

Круговая порука — это гарантия собственной неприкосновенности. Потому что если кому-то и придет в голову разоблачить одного из лидеров, то такой энтузиазм быстро сменится сожалением и раскаянием, когда разоблачитель поймет, что ему не перед кем этого лидера разоблачать — вся команда станет на противоположную сторону и сама в два счета в чем угодно разоблачит разоблачающего. 

Но это в теории. На практике ситуация почти никогда так далеко не заходит, ведь мятежник с самого начала знает: пойти против плохих людей — значит пойти против хороших людей тоже. Потому что и те, и другие «скованны одной цепью», круговой порукой. Да, возможно этот лидер — дрянь поганая, и его соседи по наручникам такие же. Но у соседей есть свои соседи, а те соседи являются прямыми соседями твоих лучших друзей. И потянув за одну фигурку, ты угрожаешь повалить и тех, кого любишь и с кем хочешь быть до конца своей жизни. И ты, и они, вы все знаете и все понимаете — теоретически этот круг развалить можно, но в этом случае кому-то прийдется пожертвовать как собой, так и несколькими людьми вокруг себя. А на жертвы идти ох, как не хочется.

Именно поэтому я не хотел говорить все, что думал о церкви «Слово Благодати» и ее лидерах прямым текстом. Потому что у меня был круг людей, с которым я был связан этой самой порукой. И я прекрасно понимал, что если начну бузить, то, кроме меня, пострадают и те, кто со мной рядом. Например, в нашей музыкальной команде было восемь человек, не считая меня. Мы были лидирующей группой, без нас не обходилось ни одно мероприятие. Нам нравилась наша работа, причем, нравилась она и нашим слушателям. Никто из нас не хотел терять то, что мы имели, но это могло произойти очень легко, стоило только мне, лидеру группы, попасть в опалу руководства. 

Вот поэтому я и не попадал, старательно делая все для того, чтобы руководство было обо мне самого лучшего мнения. Да, я уже понял, что главную цель — поиск Бога — я в этой церкви в ближайшее будущее не достигну. Но у меня уже появились хорошие друзья, любимое дело, финансовый доход и какие-никакие планы на будущее, и все это — в Библейской церкви Ванкувера. О каком бунте могла идти речь? Да, я бунтовал внутри себя и разводил демагогию в кругу своих друзей, но не более того. Просто так, ни за что потерять все, что у меня на тот момент было, я не желал. Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает.

В преддверии рождественских праздников пастор Алексей решил устроить нам, музыкантам, небольшой подарок–путешествие в Лос-Анджелес, в богословский колледж «Мастерс», где он уже получил одну степень и как раз дописывал диссертацию, чтобы взять вторую. Естественно, все не смогли поехать, и так вышло, что отправились мои самые близкие друзья, молодежный лидер Женя, с которым мы жили в одном доме, и Алексей с женой.

Как это обычно бывает, путешествие сближает и раскрепощает людей. Двенадцать часов дороги в одной машине сделали свое дело и к тому времени, как наш автобус подъехал к пункту назначения, мы уже свободно болтали с Алексеем, шутили, смеялись, задавали ему каверзные вопросы и с удовольствием пели под гитару (у Алексея очень красивый голос и прекрасный слух).

В первый вечер мы сразу завалились спать, а с утра начались события, которые послужили началу движения спускового крючка так долго заводимой во мне пружины. Итак, мы проснулись, привели себя в порядок и собрались к завтраку. Я и без того не особо люблю утреннее настроение, а тут еще Алексей усадил нас в круг и спросил:

— Ну, кто что сегодня прочитал интересного и хочет поделиться с нами?

Прочитал из Библии, понятное дело. 

Я помню, как кисло стало у меня на душе: «Бли-и-ин, ну сколько можно? Ладно, дома, на наших собраниях, мы все что-то читаем, размышляем, рассуждаем, но тут зачем это? Приехали отдохнуть, расслабится, погулять, к чему это все?» Молодежный пастор с готовностью открыл свою книженцию и стал что-то там задвигать. А я сидел и с какой-то детской обидой смотрел на своих друзей, которые тоже достали свои Библии и с умным видом листали их и проглядывали. Затем мы помолились «на день» и поехали по своим делам — гулять по городу и колледжу.

Вечером нас снова ждал библейский час, теперь уже полноценный — с пением, лекцией и подробной молитвой. Но меня это уже никак не раздражало и не цепляло, мне было хорошо, тепло и прикольно. Да, вы угадали: мы с ребятами наведались в магазин и взяли бутылочку коньяка, Хеннесси, кажется. По дороге домой мы ее вскрыли и половину оприходовали. И весь оставшийся вечер нам были не страшны ни лекции, ни молитвы. Мы томно развалились в диванах и только лукаво поглядывали друг на друга необычно блестящими глазами.

Потом были еще другие прогулки по Юниверсал Студио, рождественский концерт в колледже, встречи с какими-то большими людьми и другие экскурсии. А вечером мы отправились домой, чтобы успеть к воскресному служению. Настроение было хорошее, удовлетворенное, атмосфера в нашей группе самая свойская, с Алексеем мы стали на самой близкой ноге за все время, что были знакомы. Мы о многом поговорили и пошутили, много чего узнали о нем и рассказали ему о себе (то, что можно рассказать, естественно), а теперь нам предстоял долгий путь домой с просмотром чеховского «Идиота» и серьезным разговором. 

Перед поездкой мы с Алексеем решили очень подробно поговорить о музыкальном служении в нашей церкви, о моей в нем роли, а также об открытии музыкальной школы при церкви и моем ее директорате. К тому же тогда как раз было построено новое здание, в котором нужно было обустраивать сцену, я выбрал для церкви большой концертный рояль в два с половиной метра и три пианино в классные помещения, мы только установили новую профессиональную аппаратуру, приобрели ударную установку, заимели место для студии и т.д. На то время это было единственное, что меня по-настоящему интересовало и привлекало, о чем я мог мечтать часами, в чем видел смысл и от чего, в принципе, зависела моя жизнь. Все остальное, включая поиск Бога, отошло на второй и третий план, ввиду отсутствия хотя бы каких-то результатов в этом вопросе.

Итак, вечер, мы движемся по пятому фривею среди калифорнийских холмов, все мелкие вопросы порешали, свое мнение о городе, колледже и концерте высказали, съели по бутерброду, посмеялись над последними не рассказанными ранее анекдотами и вот оно, начинается самое интересное! Я удобно устроился предвкушая долгий и, наконец-то, действительно интересный для меня разговор по душам на тему, которую я хорошо знаю и которая интересовала меня всю мою жизнь — на тему музыки.

Алексей, будучи в прекрасном настроении, привычно приготовился к серьезному обсуждению, достав свой лаптоп и открыв в нем новую страницу «Музыкальное служение». 

— Хорошо, ребята, — начал он, — давайте по очереди будем высказываться, кто что думает, в конце Руслан скажет свои мысли и тогда уже примемся за обсуждение.

Ребята, а это были, как я уже говорил, мои лучшие друзья, с которыми мы сто раз бурно обсуждали эту тему за бутылочкой вина, почему-то замялись и притихли. Я перегнулся через свою соседку и кивнул другой, мол, давай, ты первая, скажи то, что ты всегда говоришь — о необходимости занятий вокалом, об улучшении качества исполнения других групп и т.д. И она заговорила:

— Конечно, музыка — это хорошо. И качество должно быть, и стиль, но это не главное. Главное — это прославлять нашего Господа, потому что Он достоин хвалы и мы должны научится превозносить Его, и делать это со сцены так, чтобы все видели в нас Его свет и, как его, благоухание, ведь люди смогут познавать Его через наше слово, которое мы будем нести в наших песнях, открывая Божественную сущность, как это делали Левиты в храме, чтобы Божья слава проявлялась через поющих, когда они призывают Его святое имя…

Я, вытаращив глаза, смотрел на нее и не мог понять, что происходит. Ведь она никогда ничего подобного не говорила, потому что она никогда ни о чем подобном всерьез не думает, а я ведь ее уже довольно хорошо знаю. Что происходит?! Откуда этот набор бессмысленных слов и фраз, не имеющих к ней никакого отношения? 

А она говорила и говорила, и всем в таком духе. Алексей довольно внимал (моя ученица!), а я закрыл лицо руками и ждал, когда закончится очередной спектакль. Долго ждать не пришлось и слово взял парень. Тот самый, с которым мы еще вчера распили коньячок, за что, если бы об этом узнал пастор, нас бы просто порвали. Тот самый парень, с которым мы так много говорили о бессмысленности и лицемерии фарса, которым мы регулярно занимаемся. Который терпеть не мог людей, только делающих вид, что они заинтересованы Библией и ее изучением, и сам никогда на библейских занятиях не бывающий. Короче, такой же, как и я сомневающийся, разочарованный и ищущий выхода из тупика парень.

Я перевел дух: давай, хоть ты говори нормальным языком и том, о чем мы здесь собрались говорить, а не о каких-то высших материях, нам неведомых. Давай о финансировании студии, о необходимости приобретения новых мощных компьютеров, о том, что нужно создавать полноценный оркестр, который будет профессионально заниматься за зарплату и не позориться, как наш, о том, что хор нужно полностью переозвучить и убрать дирижеров-самоучек, которые не хотят отпускать свои посты в пользу профессионала и т.д. Говори, наконец, по делу! И он заговорил:

— Да, я полностью согласен с вышесказанным. И от себя хочу добавить, что гармония, передающая святость Бога, должна быть пропитана Его истиной и светом, потому что в прославлении открывается сущность не только прощающего, но и гневающегося Владыки, потому что Он — Царь Царей и мы должны подчиниться его воле, отдав свои тела в послушание Ему и распяв свои грехи вместе с похотями…

И вот тут я уже не выдержал:

— Послушайте, ребята, вы о чем, вообще? Вы это серьезно? Мы здесь о музыке собрались говорить или как? Давайте без этой всей вашей бессмысленной ерунды, говорите по делу, то, что думаете, а не то, что, как бы, обязаны сказать. Все это понятно — прославление Господа, поклонение сердца, что по предмету есть сказать? Практические какие есть замечания и предложения?

— Как это «бессмысленная ерунда»? — неожиданно (для меня) завелся Алексей. — Я не понял, что значит «не по-делу»? Это как раз таки по-делу! Это и есть самое важное, о чем мы должны говорить! Ты, что, Руслан, с чем-то не согласен?!

— Да не в этом дело. Просто все эти фразы мы можем и потом сказать, когда для этого будет время. Мы же сейчас говорим по-свойски, по-простому, зачем эту комедию ломать? — я, как кролик в пасть удава, шагал в бездну.

— Что значит комедия?! Какие еще «эти фразы»?! Послушайте, но я до глубины возмущен этим безобразием!!!

В машине возник переполох. Кто-то защищал меня, мол, он не то имел ввиду. Кто-то тупо продолжал твердить «а как же без этого, без духовного», Алексей, выворачиваясь к нам из переднего сиденья, все больше и больше заводился и возмущался. А я вдруг почувствовал, что хуже уже не будет, а будет только лучше. Как будто прорвался долго мучавший нарыв. И пусть еще больно, но гной уже выходит, отчего становится легче и легче. А почувствовав все это, я стал говорить. Впервые и вслух. Не все, конечно, что наболело, а только то, что относилось к предмету. 

Что мы никогда не говорим на эти темы, если тебя, Алексей, нет среди нас. Что слова, которые я услышал сейчас от своих друзей, я услышал от них впервые в жизни. Что мы на самом деле ничего подобного не чувствуем и не переживаем, когда поем на сцене — мы там просто поем в свое удовольствие. Что мои гармонии, которые так всем нравятся, включая тебя, лучше всего рождаются во мне не тогда, когда я нахожусь «в молитвенном состоянии», а когда мне плохо и грустно. Ну и все в этом роде. «Остапа понесло», короче. 

Меня одергивали и щипали, тихо приговаривая «заткнись, дурачок, что ты делаешь», но что-то внутри, как в плотине, прорвалось и бурлило, причем так, что я уже и сам ничего не мог с этим поделать. Даже если бы и захотел. Разговор то взлетал на повышенные тона, то утихал до поучительных нравоучений пастора, в которые я вставлял свои едкие замечания, отчего снова вспыхивал пожар. В конце-концов все утихло с ремаркой «дома мы к этому еще вернемся, потому что меня категорически не устраивает подобная позиция одного из лидеров моей церкви». Мы чисто формально и коротко поговорили о том, о чем должны были с самого начала и закрыли тему до возвращения в Ванкувер.

Но еще в машине я подсознательно понял одну вещь: я остался один. Нет, меня пока еще поддерживает пару человек, но втайне. Остальные, с кем мы делились самым сокровенным и наболевшем, отчужденно молчат и не выказывают желания быть на моей стороне. Сегодня я понимаю, что в тот момент произошло недопустимое — в нашем тесном кругу разорвалось несколько звеньев цепи, нейтрализовав круговую поруку. В какой-то момент мы натянули связку до критических нагрузок и она не выдержала. А это значило, что я больше не чувствовал ответственность за своих друзей, не боялся, что своими словами и действиями подставляю их под удар и большие неприятности. Я вырвался на свободу из первого, самого цепкого адского круга религии — круга друзей по несчастью.

На следующий день, после богослужения, нашей команде объявили о предстоящем разговоре с пасторами церкви. Парни и девчонки, не ездившие в Калифорнию, сбились вокруг меня испуганной стайкой и засыпали вопросами вроде «ты че наделал?» и «что же будет с нами?» Я им честно сказал, что, скорее всего, ничего хорошего не будет. Но они поняли это и без меня. По моим глазам, наверное.

На заседание собрали всю нашу десятку, троих главных пасторов и пару других дядек, имеющих отношение к музыке. Когда Алексей заговорил, я понял по лицам самых молодых, что они не на шутку струсили. Потому что он заговорил очень строгим тоном и очень жесткими словами. Видимо, в расчете «взять на испуг» и без лишних жертв все вернуть на старую колею. Он вкратце пересказал наш разговор в машине, заявив, что Руслан оказался не тем человеком, за которого себя выдавал и до тех пор, пока он не изменит расклад мыслей, не может являться музыкальным лидером и заниматься с командой. 

Затем что-то поспрашивали у ребят, они что-то покорное промямлили в ответ. Мне много вопросов не задавали, но и трех хватило, чтобы пасторы поняли: «мы его теряем». В ход пошли угрозы:

— В таком случае мы будем вынуждены лишить вашу группу статуса основной и ограничить вас в служении! 

Тут нужно уточнить, что наша команда делала всю музыку в церкви на тот момент. Мы «обслуживали» популярные вечерние молодежные служения и молитвы по четвергам, конференции и специальные собрания. То есть, все, что в церкви где-то как-то звучало, звучало благодаря мне и моим друзьям. Плюс, я аккомпанировал другой, состоящей из довольно взрослых людей, группе, а также хору и частным исполнителям.

Второй момент заключался в том, что кроме меня и моего друга в церкви больше не было пианистов, да и вообще музыкантов, способных управлять вокальной или инструментальной группой (не считая пары самоучек, которые когда-то без особой радости уступили мне свое место). Убрать нас означало убрать музыку из церкви, где половина происходящего построена именно на музыке.

— Теперь вы больше не будете работать в основное время, а только на молодежных встречах!

Все головы присутствующих дружно поднялись, все глаза уставились на меня. А я… А я понял, что или сейчас, или никогда. Или я снова утону в своем лицемерии и холуйстве, или шагну в неизвестную, но свободу. И я решил шагнуть, пусть и подставляя под удар других:

— Ну уж нет. Либо мы все правильно говорим и делаем, и тогда можем служить как на молодежных собраниях, так и на общих; либо мы все неправильно говорим и делаем, и вам нужно полностью запретить нашу деятельность.

Я оглянулся на друзей, ища поддержки моему, как мне казалось, справедливому замечанию. Кто-то смотрел на меня умоляюще, кто-то опустил глаза вниз и качал головой, а кто-то до сих пор толком не понял, что тут вообще происходит. Алексей снова стал разъяряться:

— Ах, вот как?! Хорошо, так тому и быть — вы больше не будете работать музыкантами, вообще. До тех пор, пока мы не увидим в вас покаяния и исправления. 

Затем последовали обличающие и наставляющие лекции от других братьев, с отеческими советами не упираться и прислушаться мнения старших. Когда всех отпустили, меня и еще двух моих друзей позвали на следующее заседания, где разговор был еще жестче, эпитеты крепче, а вопросы громче. К разочарованию моих собеседников, я и там не поддался на угрозы и остался при своем мнении. Которое выражалось в следующей декларации: «Мы те, кто мы есть. Все до единого. Просто вы нас такими не знали до тех пор, пока я в машине не стал об этом рассказывать. Отстаньте от нас и мы продолжим заниматься тем, чем занимались до сего дня. Или покарайте нас самой страшной карой, если вам так хочется. Но мы те, кто мы есть, ни больше, ни меньше, и вы не в силах нас изменить, по крайней мере сейчас».

В церковном воздухе запахло жареным. Музыкальная группа, в которую входили пять лидеров, включая молодежного пастора, оказалась на грани роспуска. Усугубляло ситуацию то, что все это время мы были на сцене, у всех на виду, как лицо церкви, как пример для подражания. По нам судили, что здесь происходит, что тут за люди, как они верят в Бога и как Бог верит в них.

Это как с известным актером: он ничем не отличается от других людей, просто его все знают, потому что он всегда на виду. Поэтому люди обсуждают всю его жизнь и копаются в его грязном белье. А в жизни и в белье его соседа, такого же обычного человека, никто не копается. Так было и в нашем случае. Кто-то ходил себе тихонько на собрания, а после собрания туда, куда ходить совсем не стоит, и никто об этом ничего не говорил, потому что никто этого человека не видел и не знал. О нас же заговорили все. Точнее, обо мне.

Честно сказать, я сейчас не помню, как себя чувствовал в тот вечер и на следующий день. Наверное, не очень хорошо. Затем наступил вторник и я, как обычно, отправился на встречу с пастором. На последнюю встречу, как я уже тогда догадывался. Там-то и состоялся наш с ним решающий разговор, в ходе которого он произнес слово, которым я озаглавил этот рассказ, причем употребил он его в самом негативном смысле — мол, ишь ты, нашелся тут любитель правды-матки. Не знаю, почему, но я очень хорошо запомнил эту фразу из уст Алексея. И я до сих пор не могу понять, что же такого плохого в том, что кто-то любит правду, пусть и матку? Чем я помешал тогда своему пастору, что стал говорить ему в глаза то, о чем до этого месяцами думала и чем жила его молодая паства?

Помню, как он со всего размаху треснул своей Библией по журнальному столику, когда я в ответ на его фразу «посмотри, сколько людей собираются по-воскресеньям и слушают Слово» выпалил: «Да я уверен, что 98% тех людей ничего не понимают из того, что слышат. А если и понимают, то в своей жизни не применяют». Помню, как бушевал Алексей, видя мою непреклонность и нежелание отказываться от своих слов. Как он пытался достучаться до моего разума и моей совести, направляя на стезю истины, но я еще больше раздражал его своими ответами, вроде «ничего не работает, Бога я не увидел, мозги как были в хаосе, так в нем и остались». Вобщем, я получил возможность реабилитироваться за свою трусость на предыдущей встрече и, по большому счету, высказал ему в глаза все то, о чем когда-то боялся думать. 

Затем была еще одна встреча с пасторами, и еще одна. И с каждым таким свиданием я больше и больше убеждался, что поступил правильно, высказав вслух то, о чем думают все. Нашу группу наказали роспуском, меня  назвали «неисправимым нигилистом» и вместе с моим другом взяли на особый контроль, выгнав отовсюду, откуда можно было выгнать. Ребята перестали со мной общаться, я прекратил попытки наладить контакт с ними. Постепенно ушло ощущение свободы и новизны независимости, сменяясь сперва неуверенностью и незащищенностью, а затем равнодушием и апатией.

Наступали праздники Рождества и Нового 2005 года. В Ванкувере я больше не имел друзей, с которыми бы мог хорошо провести это время. Те, кто еще поддерживал меня, были за это в такой же опале, как и я, отчего их родители не желали, чтобы мы встречались, да я и сам не хотел их подставлять. Остальные пошли по пути покаяния и исправления (не знаю, правда, в чем именно) ради воссоздания музыкального коллектива. Меня там не хотели видеть. Назад дороги не было, вперед тоже. Я решил поехать к свои старым «неверующим» друзьям в Валла Валла, чтобы с ними встретить Новый год, а потом… умереть, наверное.

По дороге в машине нашел диск, который мне когда-то дала моя подружка, но все не было времени послушать. Включил. Сквозь скрипы и шумы чья-то мощная глотка прокричала: «Ты тоже устал от постоянного вранья, беспомощности и депрессии в твоей церкви?! Знай, ты не один! Мы все там были! И мы нашли выход! Мы выбрались и можем помочь выбраться тебе! Потому что Бог живой! Я говорю, Бог живой!!! Не веришь? Приезжай ко мне, я тебя познакомлю с Ним!» 

Так я впервые услышал голос Андрея Шаповалова. 

Продолжение следует...